В субботу, 28 ноября, в нашем клубе «Прометей» состоялась дискуссия на тему настоящего и будущего России, как мы их видим. Публикую доклад, прочитанный на клубе.
Постистория бросила людям вызов. Как мы ответим на него?
«Английский католический писатель и юморист Г.К. Честертон однажды сказал, что христианство не потерпело поражения, так как оно никогда еще не было воплощено на практике. То же самое я повторяю тем, кто говорит о поражении марксизма и коммунизма: никакого поражения не было, потому что коммунизм еще никогда не был осуществлен на практике«.
Эрнесто Карденаль
Говорить о том, как остро нуждается Россия в максимально быстром оформлении национальной идеи, причем мессианской идеи, нет нужны. Это очевидно для всех.
В последние годы, и даже месяцы мы видим все более ускоряющееся оформление того, о чем мы говорим как об оформлении постисторической ситуации. Остатки Запада (тоже не целиком) окончательно присягают постмодерну, в то время как периферия погружается во тьму контрмодерна, и мы видим, как когти неоархаизаторов в виде ИГИЛ (на ближнем Востоке) или неофашистов бандеровского толка (на Украине) раздирают одно государство за другим, превращая их в жуткое кровавое месиво. Россия еще пытается цепляться за модерн, заявляя о приверженности версальской системе, традиционным ценностям, и всему прочему, давно попранному совокупным Западом. Сейчас Россия – это единственная сила, реально сопротивляющаяся надвигающемуся аду на земле. Учитывая мощь постисторического вызова, отсутствие исторического проекта, альтернативного неофашистскому миру и опирающегося на мощную мессианскую идею, означает невозможность выстоять в этом противостоянии, а, значит, смерть.В настоящее время мы имеем палитру обсуждений образов будущего России, при этом внятные проекты отсутствуют, различные политические силы ограничиваются обсуждениями формы субъекта в отрыве от проекта (под лозунгом – вот сейчас сделаем субъект – а дальше этому субъекту вручим проект, который прям возьмем и родим, или вовсе без проекта, проведем пакет социальных или экономических программ, которые назовем национальной идеей). То есть идейный вакуум налицо.
А потому мы будем обсуждать тот проект, который нам видится единственно приемлемым в текущей ситуации. А также предшествующий опыт, который может нам помочь в определении контуров проекта, как российский, так и латиноамериканский.
Прежде всего нам необходимо оговорить два аспекта.
Первое. Мы видим выход в новом историческом проекте, который мы именуем сверхмодерн, в котором будут разрешены противоречия, приведшие к крушению проекта СССР, в том числе, наконец, произойдет синтез советского и коммунистического начала с конфессиональным и национальным. Оговорим сразу, что сегодня мы не обсуждаем проект целиком, а только ту его часть, которая касается указанного сопряжения.
Говоря о национальном синтезе с хребтовым русским народом, мы имеем в виду тот факт, что все народы, проживающие в России, остальным миром не случайно воспринимаются как русские, потому что понятие «русский» в нашей стране с густейшим переплетением и взаимопроникновением множества народностей давно уже не ограничивается этническим критерием. «Русский» – это скорее философская, мировоззренческая категория, причем именно вследствие того мощного воздействия, которое оказал русский народ на другие народы, живущие с ним в одной стране. Какому еще народу выпало счастье объединить столько других народов в одной ценностной матрице в такой степени, чтобы они не только пользовались русским языком как вторым, но и мыслили в рамках этой ценностной матрицы, сливаясь с ним в единую семью народов. Эта способность не может быть случайной, она обуславливается глубинной общинностью и потребности в целостности. Опять же неслучайно, что Россия так откликнулась на православие с его Царством Божием и на коммунизм с его построением рая на земле.
Второе. Обсуждение национальной идеи, отливающейся в исторический проект, а меньшего для России мы не видим, невозможно в отрыве от обсуждения субъекта, который этот проект рождает и который будет его реализовывать. Потому мы на протяжении нашего разговора о проекте будем непрерывно обращаться к субъекту. Без этой связи любые проектные обсуждения выливаются в пустое словоблудие. Отдельного разговора заслуживает форма этого субъекта, но пока мы не будем затрагивать этот аспект.
Итак, исторический проект опирается на мессианство. Мессианство состоит в несении миру идеи построения справедливого общества. Для России такое справедливое общество исторически опирается на христианские заповеди, и именно на них нам необходимо опереться сейчас. Тема коммунистичности христианских идей и уклада жизни подробно изучены в работах Н. Сомина (Православный социализм как русская идея), Молоткова А.Е. (Миссия России. Православие и социализм в XXI веке), а ранее в работах представителей т.н. православного диссидентства (Г.Шиманов и др.) всплеск которого пришелся на годы бурого роста теологии освобождения в Латинской Америке, очень серьезно эта тема разрабатывалась перед 1917 годом, нас особенно интересуют труды Н.Бердяева, С. Булгакова («Христианский социализм», «Два града» и т.д.), В.И.Экземплярского «Учение древней Церкви о собственности и милостыне» и др.
Что касается субъекта, то особенно трагичен в этом смысле XX век, в котором неспособность или нежелание субъектов нести бремя исторического проекта обернулось двойным обрушением государства, сначала Российской Империи, а потом Советского Союза.
Поэтому мы обратим особое внимание именно на XX век. На рубеже и после революции 1905 года, когда Российская Империя доживала последнее десятилетие перед обрушением, в обществе интенсифицировались поиски обновления русской идеи, в том числе в религиозном поле. Исследователи отмечают, что в этот период в стране расплодилось чудовищное количество сект, обусловленное кризисом авторитета официальной церкви.
В этот же период родилось направление русской религиозной философии, вдохновленное марксистским пафосом созидательности, выраженной в революционной практике («Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его», Тезисы о Фейербахе, 1845 г., впервые опубликованы в 1888 г.).
Отдельно стоит упомянуть, что в 1906 г. ученики Н.Ф. Федорова (1828-1903) В.А. Кожевников и Н.П. Петерсон опубликовали его учение, которое они назвали философией общего дела и в котором, помимо прочего, развивается идея активного христианства и апокатастасиса (всеобщего спасения). Как писал Н. Бердяев, сила философии Федорова заключалась «в его исключительном, небывалом сознании активного призвания человека в мире, в его религиозном требовании активного, регулирующего, преображающего отношения к природе».
Что касается религиозной философской мысли, она была неоднородной. Н. Сомин указывает на два лагеря, разделенных отношением к частной собственности:
первый придерживался доктрины христианского социализма, предполагавшего смену экономического уклада страны, и это были С. Булгаков, Г.П. Федотов, В.Ф. Эрн, Л.П. Карсавин, Ф.А. Степун, Н.А. Бердяев. Эта группа анализировала коммунистические основы христианства и обосновывала построение общества на общинных началах, в основу которого был положен принцип любви. Так, Федотов, описывая иерусалимскую общину апостолов, писал «мы не погрешим против истины, если назовем этот строй братской жизни, где «все было общее», коммунизмом… Этот свободный коммунизм может быть назван коммунизмом любви».
Ко второму лагерю, сделавшему ставку на уклад, основанный на частной собственности, отошли В.С. Соловьев, С.Л. Франк, П.И. Новгородцев, И.А. Ильин. Вторая группа в этом смысле была близка католицизму с его доктриной социального христианства, не ставившей целью изменение общественного строя, а призванной улучшить условия жизни рабочих.
На Западе эта тенденция сопровождалась возникновением и ростом числа благотворительных фондов со второй половины XIX века, от которых церковь получала щедрые пожертвования на соц. деятельность (в России мы видим аналог — меценатство). Позднее, в середине XX века, немецкая газета Das Parliament с безжалостной обнаженностью определила эту доктрину, по которой буржуазия «заключает с бедняками сделку, говоря им: затрачивая столько-то и столько-то на благотворительные цели, я тем самым покупаю себе право не подвергаться больше вашим домогательствам…».
Вместе с тем, Сергий Булгаков, который, и это общеизвестно, пришел к религии от марксизма, еще до революции говорил о метафизике Маркса. В 1911 г. вышла его книга «Два града», в которую включена статья «Карл Маркс как религиозный тип», где он описывает волевое начало Маркса, и страсть к эмансипации человека, если можно так выразиться, титанизм, символом которого со времен античности является Прометей, который по признанию многих исследователей, является предтечей образа Христа, и к которому вновь обращается человечество в момент ослабления христианства. Соловьев в работе «Апокалиптика и социализм» пишет, как его цитирует А. Мень, «что вера в прогресс, заложенная во всех видах социализма (не только марксистского, а любого), является не наукой, а верой, вероучением. Ибо христианство, в отличие от всех религиозных учений, впервые открывает миру тайну о том, что воля Творца ведет мироздание и венец мироздания, человека, к совершенству, ведет к высшей жизни, к тому, что в Библии называется Царством Божиим… На самом деле учение о светлом будущем есть светский вариант христианского видения — эсхатологии».
Со своей стороны, социал-демократы, прежде чем окончательно остановиться на светском варианте исторического проекта, прошли путь поиска религиозности в первое десятилетие XX века, получившего название богостроительства. Его представляли А.В. Луначарский и В.А. Базаров (Руднев), М. Горький, А.А. Богданов и др. Речь шла не о поиске, а о создании бога, воплощением которого становился коллектив, в чем ему должен был помочь труд. Луначарский даже ввел термин: «религия труда».
Чтобы сейчас не углубляться в систему Богданова, я отсылаю всех к передаче «Школа сути-17», где ведется разбор «Собирания человека» и тектологии А.А. Богданова. Концепция богостроительства М. Горького в контексте религиозно-философских исканий начала XX века подробно разбиралась в лекции д.ф.н. А.Г. Гачевой 21 декабря, материалы к которой тоже скоро будут обнародованы.
В итоге, большевики отказались как от религиозной, так и от светской метафизики, что предопределило судьбу советского проекта. При этом справедливости ради надо отметить, что большевики не отталкивали верующих людей, о чем пишет Ленин в статье «Социализм и религия», опубликованной в газете «Новая Жизнь» от 3 декабря 1905 г.: «Никакими книжками и никакой проповедью нельзя просветить пролетариат, если его не просветит его собственная борьба против темных сил капитализма. Единство этой действительно революционной борьбы угнетенного класса за создание рая на земле важнее для нас, чем единство мнений пролетариев о рае на небе».
Так или иначе, хлебнув капитализма в 1917 году, страна начала строить рай на земле, а почти все христианские социалисты, проклиная атеизм, один за другим отправились в эмиграцию, как первые, так и вторые.
Ответ на вопрос, почему глубоко религиозный народ вдруг так откликнулся на атеизм и отказался от того религиозного проекта, который могла реализовать (но не стала) Русская Православная Церковь, очень непрост, но необходим. И это, мы должны признать, трагическая страница в нашей истории.
Н. Сомин формулирует ответ так: «светский проект, который, как мы теперь понимаем, несмотря на все его недостатки, более соответствовал русской идее, чем капитализм с оправдывающим его (к сожалению) православием».
Эта мысль с некоторыми изменениями и дополнениями неоднократно повторялась в трудах религиозных философов, подавляющая часть которых окончила свои дни в эмиграции.
Так, уже живя за границей, Г.П. Федотов, который большевиков именовал не иначе как слугами Сатаны и нападал на марксизм за его атеистичность, признавал бессилие (!) церкви в деле построения того, за что наконец взялись большевики, которым поверил народ. При этом он сам писал на языке бессилия: вроде строить надо, но со всех сторон наступают непреодолимые обстоятельства. То же самое он писал о раннем периоде формирования церкви, оправдывая ее отход от того, что впоследствии Уго Чавес назовет революционностью Христа, и склонение к социальному христианству.
С его слов, «В XX веке мы имеем целую школу православной философии… многие представители которой, как С. Н. Булгаков и Н. А. Бердяев пытались отнять у Маркса и вернуть Христу несправедливо отнятое социальное достояние Церкви… несмотря на видимое бессилие христианства в потоке событий, только в нем заключены те моральные силы, которые способны строить, а не разрушать». Говоря на языке обид, он все равно оговаривается, что «в христианстве еще неясны очертания того строя, который должен сменить вырождающийся и хаотический капитализм». Проще говоря, «сам не ам, и другим не дам».
Если мы перебросим мостик к современности, то увидим, что в последние годы перед распадом СССР, когда советский проект был предан партией, и страна агонизировала, снова открыто и остро зазвучала тема активного христианства. Как знаково, правда?
И эту тему поднял протоиерей Александр Мень. Сразу оговорим, что его отношения с католической церковью, протестантизмом и экуменические взгляды – это отдельная тема, требующая вдумчивого и деликатного обсуждения. Собственно, как и тема экуменизма вообще. В рамках нашей сегодняшней темы мы отметим его исследования в сравнительном религиоведении, которые отлились в семитомное издание Истории религии, и прикоснемся к теме активной и ответственной позиции христианства, которая нервом проходит через все, что он обсуждает.
В одной из своих многочисленных лекций, прочитанных на рубеже 1989-1990 гг., он сказал: «я считаю, что одна из наших главных установок, христиан сегодняшних, есть не борьба с атеизмом. С атеизмом боролись много… Но это внешняя вещь… А нам нужно гораздо больше бороться с лжехристианством внутри каждого из нас. Это будет гораздо более важно. Потому что атеизм приходит как продукт нашего недостоинства. Сегодня Церковь должна услышать призыв, обращенный к себе: «Врачу, исцелися сам». Я понимаю, что гораздо легче сказать: мы хорошие, мы — носители истины; они — носители лжи, они — гонители, а мы — гонимые и т. д. Это легче сказать — во-первых, во-вторых внешне кажется, что это подтверждается фактами. И потом это приятнее. Приятнее, понимаете! Нарциссический комплекс, друзья мои, присущ людям, всем незрелым существам. И приятно говорить о себе, о своей группе, о своей общине, о своей Церкви, о своем народе, приятно говорить приятное, так? Но это все относится к области незрелого мышления, незрелого душевного строя. Да. И вы можете это легко проверить. Проверить, какое доставляет удовольствие поносить даже нашего идеологического противника: как его разделали! Все это так, но это не решение проблемы. Мне бы хотелось, установка моя такая, чтобы мы решили прежде всего свои внутренние проблемы, чтобы мы могли быть готовы к свидетельству перед миром. Потому что у меня всегда есть опасение: вот завтра дай нам полную свободу и выведи нас на площадь, мы такого петуха дадим, что стыдно будет! Лучше обратно в катакомбы бежать, завернувшись с головой в пальто. И я думаю, что Господь Бог, просто жалея нас, не дает нам возможности особенно-то выступить на поверхность. Потому что мы похожи на богачей, которые не знают, как воспользоваться собственным богатством, похожи на того скупого рыцаря, который умирал от немощи и от голода, а у него там в сундуках все лежало».
Раз за разом он возвращается к теме активной позиции церкви и народа, предельно заостряя вызов, стоящий перед нами. В лекции, прочитанной за один день до своей трагической гибели, он задает самый главный вопрос:
«вера дана нам не как опиум, она дана нам как сила жизни, сила борьбы и сила упования, а не как еще одно анестезирующее средство. И если мы не докажем Марксу, что религия для нас не опиум, то мы будем плохими христианами. Я считаю, что, выражаясь парадоксально, Маркс был вдохновлен Богом на эти слова, чтобы бросить нам вызов. Бросить вызов христианам — как мы его примем?»
Мень рассматривает светский коммунизм не как сатанинское наваждение, а как вызов, понимаете? И он не спрашивает, примем ли, и не рассуждает в ключе «если примем, то…» Он вопрошает – как мы его примем? Не больше, ни меньше, он встает в позицию тех священников, которые в Латинской Америке зажгли огонь теологии освобождения.
Когда христианство пришло в языческий мир, оно выдержало бой потому, что дало миру свет не просто надежды на некое благоденствие после смерти, а на возможность преодоления несправедливого устройства общества и приближения и достижения Царства Божьего в течение жизни. Причем он не говорит о том, что нужно опровергнуть Марксовы теории, он говорит о том, что нужно предъявить что-то свое, не менее накаленное, иначе критика Маркса бессмыссленна.
Продолжение следует.
от olga-vetluga